Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса] - Мейбл Коллинз

Агмахдъ отворилъ дверь, и мы вышли на мраморную лѣстницу, ведшей къ священной рѣки, у подножія которой стояла теперь другая лодка. То было большихъ размѣровъ судно, на просторной палубѣ котораго кольцомъ стояли сосуды съ благовонными куреніями; внутри кольца этого былъ проведенъ малиноваго цвѣта кругъ, съ которымъ переплетались линіи какой-то непонятной мнѣ фигуры; вдоль бортовъ судна, подъ этой высоко расположенной палубой, находились гребцы, — тоже одѣтые въ бѣлое жрецы, — которые, въ ожиданіи сигнала къ отплытію, сидѣли съ опущенными глазами, молча и не шевелясь; все судно, на носу и кормѣ котораго висѣло по большому зажженному свѣтильнику, было увѣшано гирляндами цвѣтовъ, такъ густо переплетенныхъ между собою, что гирлянды эти казались толстыми канатами.

Агмахдъ взошелъ на палубу судна и занялъ мѣсто почти въ центрѣ малиноваго круга, я помѣстился рядомъ съ нимъ, а между нами, одному лишь мнѣ видное, встало грозное видѣніе, распространявшее вокругъ себя свѣтъ, подобный тому, который освѣщалъ святилище, хотя и не столь яркій. Вслѣдъ за нами вступили на судно и расположились по окружности малиноваго круга прочіе десять высшихъ жрецовъ, совершенно отрѣзавъ насъ, такимъ образомъ, отъ всѣхъ остальныхъ жрецовъ, бывшихъ на суднѣ. Когда мы стали медленно удаляться отъ мраморной лѣстницы, я увидѣлъ впереди и позади насъ множество украшенныхъ цвѣтами и фонарями лодокъ, въ которыхъ сидѣли жрецы въ бѣлыхъ одѣяніяхъ; вся эта величественная процессія въ глубокомъ молчаніи потянулась по широкой глади священной рѣки, направляясь къ городу.

Едва мы выступили изъ предѣловъ владѣній храма, какъ откуда-то поднялся и широкой волной разлился въ ночномъ воздухѣ неясный, но громкій гулъ, такой протяжный и могучій, что я вздрогнулъ отъ изумленія и неожиданности, хотя никого другого онъ не смутилъ. Мало-по-малу мои глаза привыкли къ темнотѣ и вскорѣ, при свѣтѣ звѣздъ, я увидѣлъ, что оба берега рѣки были заняты волновавшейся и двигавшейся толпой зрителей, многотысячное сборище тѣснилось къ краю воды и покрыло всѣ прилегавшіе къ рѣкѣ поля, по крайней мѣрѣ, на сколько хваталъ глазъ; и тутъ только понялъ я, что значилъ слышанный мной гулъ голосовъ, я принималъ участіе въ какомъ-то великомъ торжествѣ, о которомъ до сихъ поръ ничего не зналъ. Сначала я удивился, но вскорѣ припомнилъ, что уже раньше слышалъ о немъ, хотя и не обратилъ вниманія на это сообщеніе, весь отдавшись окружавшимъ меня удовольствіямъ. Если-бы я остался въ городѣ до начала его, очень возможно, что я присоединился-бы къ народу; а теперь я былъ отдѣленъ не только отъ него, но, какъ мнѣ казалось, и отъ всего человѣческаго. Я стоялъ безмолвно и неподвижно, какъ самъ Агмахдъ, въ то время, какъ душу мою терзало какое то невыразимое, безпредѣльное отчаяніе, и я не изнемогалъ подъ тяжестью предчувствія чего-то ужаснаго, что должно было произойти.

Глава III.

Суда плавно скользили внизъ по рѣкѣ среди глубокаго молчанія, которое было прервано жрецами-гребцами, затянувшими гимнъ, и изъ всѣхъ лодокъ поднялись и разлились въ прозрачномъ воздухѣ мощныя волны мелодичнаго напѣва; среди стоявшихъ по берегамъ зрителей произошло сильное движеніе; несмотря на темноту я увидѣлъ, что всѣ опустились на колѣни: вѣрующіе молча поклонялись своей богинѣ, благоговѣйно внимая голосамъ ея служителей, раздававшимся въ вечерней прохладѣ.

Пѣніе замерло и снова воцарилась тишина, въ теченіе нѣсколькихъ минутъ никѣмъ не нарушавшаяся, ни жрецами, ни народомъ, который продолжалъ стоять на колѣняхъ, молча и не шевелясь. Но вотъ опять полились гармоничные переливы полнаго восторга и торжества гимна; толпа заколыхалась, разомъ распростерлась на землѣ, и до меня донесся глубокій вздохъ умиленія, вырвавшійся изъ тысячи сердецъ… А жрецы могучими голосами громко и радостно пѣли: Богиня съ нами!. Она среди насъ!.. Падайте ницъ передъ ней, о люди, и поклоняйтесь ей!..

Въ это время стоявшая между мной и Агхмахдомъ женщина обратилась ко мнѣ и сказала, улыбаясь:

— Я требую отъ тебя теперь услуги, избранный рабъ мой, за которую я уже заранѣе заплатила тебѣ, дабы ты не колебался; не бойся, я тебя еще вознагражу за нее, и на этотъ разъ — двойнѣ… Дай мнѣ руки, приложись устами къ моему лбу, и какую бы слабость ты не ощутилъ, какая дрожь не охватила-бы тебя, не бойся, не шевелись и не кричи. Сейчасъ твоя жизнь станетъ моей: я извлеку ее изъ тебя. Но, не страшись: я верну ее тебѣ обратно. Развѣ она не драгоцѣнна?

Меня объялъ неописуемый ужасъ, и все-таки я повиновался ей, не колеблясь. Да и какъ бы я могъ противиться ея волѣ, сознавая себя ея рабомъ? Своими холодными руками она стиснула мои, и мнѣ сразу показалось, что эти обычно мягкія руки превратились въ крѣпко и неумолимо державшіе меня клещи. Доведенный до полнаго отчаянія сознаніемъ своей безпомощности, я приблизился къ ней вплотную, несмотря на страшный блескъ ея хищныхъ глазъ; я ужъ давно потерялъ надежду на чью-либо помощь, а въ эту минуту меня охватила страшная жажда смерти, которая одна, какъ я думалъ, могла освободить меня отъ ига этого ненавистнаго рабства, и я жадно прильнулъ устами къ ея холодному лбу. Передъ этимъ я чувствовалъ себя вялымъ, отяжелѣвшимъ; дымъ, подымавшійся отъ свѣтильниковъ съ благовонными маслами и отъ сосудовъ съ одуряющими куреніями, погрузилъ мой мозгъ въ какую-то странную сонливость. Теперь-же, едва я коснулся устами ея чела, сразу опалившаго ихъ, не знаю чѣмѣ — холодомъ или зноемъ, — какъ меня всего мгновенно пронизало какимъ-то острымъ чувствомъ изступленной радости, почти безумнаго восторга и какой-то крылатой легкости. Я не узнавалъ себя; во мнѣ разлилось какое-то бурное море неизвѣданныхъ мной доселѣ чувствъ, которыя сразу овладѣли мной всецѣло, хотя — какъ я это ясно сознавалъ — они и не были моими чувствами. Ихъ волна неудержимо пробѣжала во мнѣ и своимъ стремительнымъ напоромъ, казалось, совершенно и навсегда смыла мою индивидуальность; при этомъ я не только не лишился сознанія, но, наоборотъ, почувствовалъ, что оно стало острѣе, шире и глубже. Затѣмъ произошло что-то странное, и я моментально забылъ о своей утерянной индивидуальности, и почувствовалъ, что живу въ мозгу, въ сердцѣ, въ самыхъ сокровенныхъ тайникахъ сущности того порожденія тьмы, которое всецѣло овладѣло мной. Вдругъ дикій, мгновенно оборвавшійся крикъ изступленнаго восторга, пронесся надъ пораженной чудомъ многотысячной толпой: она увидѣла свою богиню…

Въ эту минуту я случайно опустилъ глаза и увидѣлъ у своихъ ногъ распростертое и, повидимому, мертвое тѣло молодого жреца, облеченнаго въ бѣлое, шитое золотомъ, одѣяніе. Въ порывѣ охватившаго меня радостнаго сознанія своей мощи, я лишь мелькомъ задалъ себѣ вопросъ: — Что это онъ, умеръ? И тотчасъ забылъ о немъ.

Глава IV.

Я ясно различала громадное сборище народа, толпившагося на обѣихъ берегахъ рѣки, такъ какъ на него падалъ невидимый для людей свѣтъ. То не было сіяніе звѣздъ, освѣщавшее ночь, то не былъ свѣтъ, падавшій съ неба, но блескъ, сверкавшій въ моихъ очахъ, при которомъ я не тѣла ихъ видѣла, но ихъ сердца, ихъ самихъ и безошибочно узнавала своихъ преданныхъ поклонниковъ. Одного бѣглаго взгляда, брошеннаго на собравшіяся здѣсь толпы людей, было для меня достаточно, чтобы убѣдиться въ томъ, что почти всѣ они готовы были служить мнѣ. Да, у меня было доблестное воинство, готовое слѣпо повиноваться мнѣ, если не по чувству долга, то по влеченію похоти.

Я видѣла, что каждое сердце чего нибудь алчетъ, и знала, какъ и чѣмъ утолить его голодъ.

Въ теченіе долгаго мгновенія я стояла неподвижно подъ устремленными на меня взорами, послѣ чего отдала приказаніе направить судно къ берегу, чтобы мнѣ можно было на время покинуть своихъ любимыхъ рабовъ. Тусклыя человѣческія очи успѣли наглядѣться на меня, и теперь я рѣшила смѣшаться съ толпой, чтобы коснуться тѣхъ, кого изберу, и дать имъ услышать свой голосъ. Пылкая жизнь молодого жреца была достаточно сильна, чтобы въ теченіе нѣкотораго времени питать физическій свѣтильникъ моего могущества, если я только не использую ея слишкомъ быстро.

Я спустилась на берегъ и смѣшалась съ толпой людей каждому нашептывая на ухо тайное желаніе его сердца и указывая способъ добиться осуществленія втайнѣ лелѣемой мечты. Не было ни одного мужчины, ни одной женщины, которые не таили бы въ глубинѣ сердца такого гнуснаго желанія, что не рѣшилась бы отъ стыда признаться въ немъ даже духовнику. Но я извлекала его изъ тайниковъ души, и оно переставало казаться чѣмъ-то постыднымъ; мало того, я показывала какого ничтожнаго напряженія воли, какой ничтожной ступени знанія было довольно, чтобы сдѣлать первый шагъ на пути самоуслажденія. Я проходила тамъ и сямъ, по густымъ рядамъ народа, оставляя вездѣ за собой обезумѣвшую отъ похотей толпу, которая, не будучи больше въ состояніи сдержать бѣшенаго порыва страсти, вызваннаго моимъ присутствіемъ, разразилась дикой пѣснью, отъ которой во мнѣ закипѣла кровь.